В ОКТЯБРЕ
Рассказ
Весь издёрган осенний дождик, грязь и мокрядь кругом села. Хорошо, что достала дрожжи молодая соседка вдова.
Я на улицу вышел. Погодка… Тучи рваные, ветер, край света. И шагала гусиной походкой городская учителка Света.
Я сегодня был вовсе не пьяный. Рот украсив улыбкой кривой. — Как твоё настроение, Света? — я спросил и мотнул головой.
Городская учителка гордо, словно сроду вина не пила, на мою побледневшую морду посмотрела и взор отвела. И, качая вихлястыми бёдрами, как солдат-новобранец в строю, чуть задела идущую с вёдрами молодую соседку мою.
Уступив педагогу тропинку,
и неспешным движеньем руки,
молодуха смахнула дождинку
со своей заалевшей щеки.
Я смотрел на крутую дорогу. Там ветрище буруны крутил. И спросил, затаивши тревогу: — Ну, чего я вчера натворил? Вероятно, опять дебоширил и кричал в деревенской тиши, что во всей этой дали и шири нету места для вольной души? Или снова стрелял из двустволки и, упав за соседним бугром, выл, да так, что тамбовские волки озирались с тоскою кругом?
Сжав от холода полные плечи и, поправив жакет на груди, молодуха сказала: — Под вечер, как прогонят коров, приходи. И смущённо, меня не касаясь, вёдра взяв, по тропинке пошла. Чуть глаза опустив, опасаясь мутно-серых окошек села.
Было скудно кругом и тоскливо. Я стоял на дороге один.
Только в небе вдруг горько-счастливо
зарыдал пролетающий клин.
Запоздалый, пронзительный, долгий,
по небесной дороге крутой
клин летел и кричал без умолку,
и прощался навеки со мной.
Этот плач выворачивал душу.
Я бежал и кричал им с земли.
Плач слабел. Доносился всё глуше,
и растаял… растаял… вдали.
Было пусто кругом. И погано. Я стоял на дороге один. А потом, словно в дуло нагана, исподлобья взглянул в магазин. И, ругаясь с двоюродной тёткой, ведь она продавщицею там, я разжился вдобавок селёдкой и поплёлся к прибрежным кустам…
Добавляли потом с мужиками,
на задворках, на свежих дровах.
И я взмахивал плавно руками,
им рассказывая о журавлях.
А очнулся я всеми забытый и разбитую тронул губу. У дороги, дождями размытой, я стоял, прислонившись к столбу.
И пошёл я, канавы считая, и выкрикивал в небо слова… У калитки, меня поджидая, неумело курила вдова.
Усадила за стол. Укоряла… А я чуял — иду я ко дну. Но, рукой дирижируя вяло, всё затягивал песню одну: — Я моряк, затерялся на суше… — и не знал этой песни конец. И шептал беспрерывно: —Танюша… И всё лез целоваться, подлец.
Всё мне чудились дальние реки. Тяжелела моя голова.
Приближалися первые снеги.
В огородах лежала ботва.